НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ «О В.В. КАВЕЛЬМАХЕРЕ»

 

НА ПЕРВУЮ СТРАНИЦУ СТАТЬИ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1: БИБЛИОГРАФИЯ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА

ПРИЛОЖЕНИЕ 2: СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ. НЕМНОГО О МОЕМ ОТЦЕ

ПРИЛОЖЕНИЕ 3: НЕКРОЛОГ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА

ПРИЛОЖЕНИЕ 4: В. В. КАВЕЛЬМАХЕР О СЕБЕ И СОВРЕМЕННИКАХ

ПРИМЕЧАНИЯ

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

К СТАТЬЕ С. В. ЗАГРАЕВСКОГО

«О ВОЛЬФГАНГЕ ВОЛЬФГАНГОВИЧЕ КАВЕЛЬМАХЕРЕ –

КЛАССИКЕ АРХИТЕКТУРНОЙ РЕСТАВРАЦИИ И ИСТОРИИ

ДРЕВНЕРУССКОГО ЗОДЧЕСТВА»

 

В. В. КАВЕЛЬМАХЕР О СЕБЕ И СОВРЕМЕННИКАХ

 

 

В.В.Кавельмахер. 2002 г 

Часть I

Из писем В.В.Кавельмахера к Т.П.Тимофеевой20

 

…Такова эта грешная жизнь. И меня обманывали, эксплуатировали и обворовывали. Жесток, груб и несправедлив, беспардонен, безжалостен по отношению к чужому самолюбию был и, увы, по сей день являюсь я. При этом я патологически труслив, и если мне докажут, что я крупно ошибся, – знаю точно, что упаду в обморок, как девушка. Не пишу я о Георгиевском соборе только потому, что Вагнер мне покровительствует, что я был у него дома и ел его хлеб. Это добродетель? Но где же тогда истина?

1988.

 

Я выступал на конференции у Подобедовой вне программы, с докладом о новонайденном храме Калиты в Кремле. Выступил коряво, но материал хорош. Странный был состав зрительного зала! 99 % женщин, т.е. дам, все – музейные работники музеев страны. Мужиков больше нет, кроме очаровательного Иоаннисяна, Штендера, подобедовских мальчиков, меня и на одном дне – Подъяпольского. Т.е. все старье. Зрительный зал – это лик будущего. Видимо, мужчина будущего, рубежа ХХ–XXI вв., уйдет в бизнес, в кооперацию. Жутко.

1988.

 

Я, разумеется, ничего не знаю. Так только кажется. У меня есть идеи, смутные, как правило. Никаких книг по архитектуре я не читал, только листал. Есть память на архитектуру, но ничего, никакой связи. Ясно, что количество архитектурных идей крайне ограничено и все в конце концов сходится к двум-трем типам. Такие философемы уже много раз бывали в обращении. На первых порах они пленительны, но факты под них подверстываются плохо и от них устают, их оплевывают и надолго забывают. Потом все начинается сначала.

Бесценны только исторические факты, которых почти нет. Что такое боголюбовский киворий? Все правильно, он, как и «Немецкая божница» в Смоленске, как «терем Ольги» в Киеве, – на западе. Крещальни всегда на западе. Воронин чего-то не докопал. Как можно было на десятки лет бросить Боголюбово? Владимир? Я бы для начала искал во Владимире место колокольни. Они вполне могли возникать на местах баптистериев. Я верю, что в каждом ансамбле будут найдены розеткообразные сооружения, как есть они в каждом монастыре. Такой же октагон, как показанный мною Иоанн Лествичник, есть в крепости на Мангупе в Крыму. Это – византийская крепость. В Суздале – круглая колокольня есть. Кто-нибудь заглядывал в ее недра? Никто.

1988.

 

Что касается шатра, то он – ничто. Случайность в архитектуре. Он только заменяет купол, перекрывающий наос. Из бывших византийских провинций, самая разработанная типологическая сетка, по-моему, у болгар, и язык их нам понятен. Купол опирается не на столбы, а на устои. Вот и все. Нужно, чтобы не было столбов с барабанами и фонарями, ничего базиликального, и вы получаете «купольную» церковь. Русскому уху это ничего не говорит, ну, а нормальному византологу ничего не говорит наша «бесстолпная» церковь. Нельзя определять предмет по отсутствующему признаку. Ученые ребята Альтшуллер и Алешковский, когда выявили в Подмосковье храмы XIV века со «вписанным крестом» (по-болгарски), назвали их храмами «с пристенными столбами»! Т.е. со столбами, прислоненными к стенам! Столб, прислоненный к стене, со стеной сливается, сам становится стеной. Это – устой. Этот пример лучше всего показывает, что мы так и застряли на Софиях и просмотрели купольные храмы.

1988.

 

Что Г.К.Вагнер вытворяет (увы, буквально!) на ученых советах! Как он злобно, неумно ругается, брюзжит, бледный, перекошенный, абсолютно неправый, несправедливый, некомпетентный и пр. – памятник самому себе. Он ничего уже не понимает, ненавистничает и злится. Читать его последнюю писанину невозможно. Отвлеченность от предмета, философия искусства ему противопоказаны. Это бред и скука. Он был на высоте, когда писал Георгиевский собор. Остальное – претенциозный дилетантизм и чудовищная деградация. И озлобление. Он уже травит тех, кто говорит новое. Ему попала одна статья на рецензию в «Советской Археологии». Он ее буквально замотал, замучил, облил злобой, но погубить не смог. Он выступает против талантливых диссертаций (например, Щенниковой об иконостасе Благовещенского собора), он не стал читать статью Голейзовского о владимирском лжерублевском иконостасе. Основной его мотив: мы пахали, мы исследовали, нас обходят. Он спорил с Лившицем, вылез против его блестящей статьи о Тверской рогатине. Всем было стыдно, потому что статья безупречная.

Это – зоил. Я подобного, честно говоря, не видел. Вот что гнусная старость делает с человеком. Столь же страшна только история Плюшкина у Гоголя. Дома со своими гостями, со мной он мил. И я с ним мил, но мне по-человечески тяжело понимать все это и держать себя в границах. Я даже обращаюсь к нему с просьбами, прости меня Господь… Но уже три раза мне было стыдно, когда он садился рядом со мной после своих пасквильных речей. Видимо, его общительность и гостеприимство должны как-то компенсировать его, увы, антиобщественную, бросающую вызов правилам приличия, сущность.

1988.

 

Доклад С.С.Подъяпольского о Смоленском соборе Новодевичьего монастыря был – в первый раз – неудачным. Я ему поставил 3 с минусом, но пожалел и вслух сказал, что 4 с минусом, но он все понял и огорчился. Разумеется, никто, кроме меня, этого не понял. Сейчас мы с ним и с еще одним архитектором готовим «конволют» – три статьи под одним корешком – о дате постройки собора. Архитектор – о следах перестройки на памятнике, С.С. – со своей датировкой, я – со своей. Это был внешне милый, но самоуверенный и небрежный по существу, «профессорский» доклад. С.С. привык, что ему никто ничего не может возразить, и тихо наглеет. Возможно, конволют не состоится, поскольку мои возражения ничего от его концепции не оставляют. Вот первые признаки деградации абсолютно порядочного и интеллигентного ученого, возрастной и служебной (чин, занятость, всегдашний успех).

1988.

 

Успех Игоря Столетова закономерен: он растет, как гриб в теплое лето. Он – безобиден. Он – мученик (живет в провинции). То, что Суздаль стал похож на подкрашенного покойника, не его лишь одного вина, а времени, застойности, соглашательства, дружеского рецензирования, отсутствия жизни, движения, культуры в высоком смысле: он его тихо слопал. Так бывает, когда процессом управляют министерства. Наступает смерть. Вырастают дутые фигуры, подобно балетмейстеру Григоровичу, кукольнику Образцову, «писателю» Михалкову, режиссеру Бондарчуку, нашему Игорю: всюду – генералы от культуры, ибо только генерал может придать предмету истинно государственный министерский масштаб. Всюду – объемы! В общем, советская гигантомания. Шутка ли, целый Суздаль ухайдакал!

1988.

 

Сейчас голосовал, нет – выбирал – в первый раз в жизни, почти глубоким стариком, – т. Ельцина. Его любит московская чернь. Он обещал спасти нас от мафии. Демонтаж самой преступной системы в мире начался. Но вот ни веры, ни надежды у меня, старика, уже нет. Везде написано: «Россия! Грош тебе цена, коли не любишь Ельцина!» Обычно заборные надписи плоски, но с этой согласен…

1989.

 

А.С.Петрухно (директору музея-заповедника «Александровская слобода» – С.З.) я обязан навеки: она закрыла глаза на зондаж, незаконно сделанный мною в колокольне, среди дня, в воскресенье, при стечении народа. Я мечтал о нем 20 лет. Теперь все проблемы этого сооружения решены! Незаконность зондажа – между нами. Это, правда, глубоко внутри, но стук моего молотка слышали целый рабочий день. Теперь я впервые счастлив.

1989.

 

Свои раскопки в Слободе я вчерне закончил. Но яма постоит еще, до полного выяснения всех тонкостей: получились ли снимки и пр. Выкопали мы ее за 6 календарных дней, помогали – очень – местные краеведы Саша Бакаев и Лева Строганов, оба ученые из народа, и Леша Масловский – хорошо копал, молодец. Все-таки музей сплачивает силы, притягивает отмеченных Богом. Я совершенно растроган.

Но на прошлой неделе, без меня, появился конкурент Глазов и с помощью биолокаторов учинил (явно без Открытого листа) свой раскоп на предмет библиотеки Ивана Грозного. Его, конечно, нужно уничтожить, но я, конечно, доносов никогда не писал и писать не буду. Но я в шоке. Я бы подверг его товарищескому суду. Не столько за незаконный раскоп, сколько за биометоды, за пошлость, за дешевку. Ученый может быть верующим человеком, но за пределами своего узкого предмета, где он должен быть неверующим и строго рациональным, сухим скептиком. Как можно воздействовать на эту личность? Что с ним делать? Делать что-то надо, поскольку, если верить Масловскому, он занимается этим уже давно, причем в Слободе. В отчеты он свои тайные шурфы, видимо, не помещает. Что делать?!

1989.

 

Все, что выгребается из архивов, надо превращать в статьи, даже в публицистику. Издаст церковь, наконец. У нас была загубленная конференция 1986 года в Иосифо-Волоколамском монастыре, и вот церковь его взяла (чтобы погубить, как памятник), освятила, а нас тотчас же издала – 6 статеек под видом тезисов, лежат стопкой на полу у наместника в туалете. Все счастливы.

1989.

 

К П.Д.Барановскому, несмотря на все его недостатки, я относился с любовью и чисто человеческим участием. Это был трогательный разбойник. Его прощали все. За бескорыстие и потрясающую доверчивость. Любой ворюга-прораб мог сказать ему «простите, я больше не буду» и он тотчас его прощал: «Ну вот, мой друг, и хорошо, и хорошо…». Как человек беззащитный и очень добрый, он был патологически хитер. Свою легенду он создавал сам – экстравагантничал до полного безобразия и потери приличий. Его слепота, например, была слепотой кота Базилио. Едва ли не в последний раз в жизни видел я его следующим образом. Я что-то обмерял на колокольне Крутицкого подворья, он совершал свой болтливый обход (он болтал, не переставая) с директором Виноградовым (сегодня один из видных деятелей союза русского народа). Виноградов водил его под руку. Будучи совершенно слепым, он видит меня, подходит к лесам и начинает по ним подниматься – снаружи! Вокруг бегает Виноградов и кричит: «Петр Дмитрич! Петр Дмитрич!». Барановский лезет (ему около 80-ти), взобрался на первый ярус, лезет на второй. Виноградов, надо отдать ему должное, плюнул и лезет рядом. Оба над пропастью, П.Д. не умолкает, и оба уже лезут, беседуя. Второй ярус, третий. Здесь мы встречаемся, обмениваемся репликами, и Барановский целеустремленно увлекает Виноградова куда-то дальше. Мне отводилась роль зрителя. И здорово, и противно.

С виду это была сама кротость, его татарские глаза были необыкновенно красивы, но из этой кротости, доброты и красоты выходили бесконечной лентой одни лишь ябеды, клеветы и справедливые доносы. П.Д. мог бы сказать, перефразируя столь же очаровательного Чехова: «я писал всю жизнь, но только доносы». От которых никому не было ни тепло, ни холодно. Советскими докладными записками можно обклеить земной шар. Что-то мягкое и аморфное, как хлопья снега. На болтовню и вот такое писательство ушла целая в муравейных трудах прожитая жизнь! Болтающий Барановский был нем, как рыба. Ведь он не сделал за свою жизнь ни одного умозаключения! Кто не пишет, тот не думает! Хотя писательство, отдельно взятое, – позор и даже болезнь.

В общем, был он человек некнижный, малограмотный. Это драма, которую он сам, по-моему, прекрасно сознавал. На ненависть он не был способен, ученых он просто отрицал, третировал и высмеивал всячески. В этом смысле он был антиинтеллигент. Его хобби было – «спасение памятников», но при одном условии – руками и лично. Чисто цирковое упорство. Нечто вроде вычерпывания моря. Наверное, такие люди нужны. Высокое юродство, западающий в душу пример.

Историк архитектуры он был нулевой, реставратор – мертвый и скучный, засушивал здание, клал аккуратно, как в XIX веке, из которого вышел. Все им восстановленные здания похожи друг на друга – Пятница, Петр и Павел в Смоленске, Крутицы. Я тоже Барановский, – кричат они. Отсутствие теории, неумение систематизировать и обобщать оборачивалось полной неспособностью подать совет, помочь, дать консультацию. Вне памятника конкретного он существовать и функционировать не мог. Это была слепая бессознательная реставрация, жизнедеятельность, как у животного, вьющего гнездо в неподходящем месте, в стволе пушки, например. С одной стороны власти ломают памятник, с другой его начинает реставрировать П.Д.

Главный итог жизни – юношеское открытие принципа реставрации кирпичных элементов по «хвостам». Чертежи Болдина монастыря. Фотофиксация (беспорядочная) уже несуществующих памятников. Но душа его никогда не спала. Жизнь получилась малопродуктивная, но в чем-то красивая. Это был самый красивый покойник из всех, что я видел в жизни. Понимая, что он пустоцвет, он страшно злился, между прочим. В общем, мир его праху. Все, что написал Чивилихин, его биограф, – чепуха. Он совершенно там на себя не похож. Это – икона. А на самом деле Барановский был человек-анекдот, и из воспоминаний разных лиц мог бы получиться роскошный сборник, вроде Уленшпигеля. Тем более, что он тоже воевал с властями и как бы странствовал и попадал в истории. Такой сборник нужно бы сделать к столетию старика, но зальют елеем. Люди хотят жить в искусственном вымышленном мире, с сеансами по телевидению.

Его самая большая оплошность: в 18-м году он поверил в революцию и стал апостолом музеефикации церковных памятников. В Дьякове он выводил верующих, как тараканов. Под чудовищным предлогом, что они не понимают необыкновенной красоты памятника архитектуры, который занимают, в котором совершают обряды! Вот тебе и «искусство принадлежит народу»! В качестве директора музея «Коломенское» он имел коня, тулуп, мандат и наган (его грозились убить), довел до смерти священника, изгнал общину, разрушил экологию памятника и на долгие десятилетия превратил его в сортир. Сам же сел на 5 лет. По делам вору и мука!

1989.

 

Я – архитектор – знаю о каком-то камне больше, чем о здании. Видимо, у меня затмение.

1989.

 

Я схватил насморк на храме Дворца Спасителя, как шутили мы, когда его строили. Меня только что затащил туда силой патриарший звонарь Игорь Васильевич и даже звонил мне лично, как признанному колокольщику. Чудовищная вампука, а взрывать жалко. Есть во всем этом Бог? Нет, конечно, Бог – с авангардом. Остается принять на правах Ветхого завета. Удался только мрамор. Даже лифты – мраморные. В алтарях еврорукомойники фаянсовые. На крышах смотровые площадки с полированным мрамором на полу. Строил народ более «ворующий», чем верующий. Объемозатратная и материалозатратная реставрация, как говорили в мое время. Ничего другого и быть не могло, если ведущая идея – гальванизация трупа. Из ничего нельзя построить «свой» храм. Последней попыткой творческого христианства в истории (если не считать чудовищных живоцерковцев под началом у ГПУ) были новые апостолы – Дима, Зина, Коля, Дима и пр. (Мережковский, Гиппиус, Бердяев, Философов и пр., о. П.Флоренский). Вот ужас-то.

2000.

 

Смерть С.С.Подъяпольского меня потрясла: мы в последние годы буквально враждовали, но это был мой единственный, по сути дела, достойный оппонент. Я неутешен.

2003.

 

Часть II

«В.В. Кавельмахер. Мысли о…»

(Записано сотрудником музея-заповедника «Александровская слобода» Эдуардом Егоровым на кассетный диктофон 29 июля 1998 г.).

 

О подземных ходах Александровской слободы и библиотеке Ивана Грозного

Это бред, который произносится по поводу всех сооружений по всей земле. Все сочиняет человечество. Это мифология: Лохнесское чудовище, снежный человек, библиотека Ивана Грозного... Это специально создаются такие головоломки, которые не могут быть разрешенными.

Ну, уж с библиотекой – это абсурд. Погреба должны быть для капусты, подклеты для имущества. В кладку замурованные могут быть только наверху, где сухо. Есть ризница, ризничные ниши и ризничные шкафы, куда прячут утварь от грабителей во время нашествий. Это есть везде. Они в основном ограблены, но иногда еще находят невскрытые. Это имеет быть, а так – ничего. Есть одно унылое, скучное собирание фактов.

 

О П.Д. Барановском

Он был человеком очень-очень простым и очень говорливым. И у него был тогда большой успех. Прославился он – изобрел способ новый восстановления по хвостам (остаткам кирпича). При нем были прихвостни, свита была старичков, любителей архитектуры. Сам был темный, но благородный. По-своему одаренный человек. Безумно интересный. Он был самоучкой, настоящим самоучкой. Ничего не читал. Мы его по-своему уважали.

Барановский работал, не оглядываясь на время. И он еще не записывал ничего. Но фото делал. Его фотоархив сохранился. В смысле остального он был уже лентяй. Но не ленился перевозить памятники. Он был фанатик, и в этом что-то есть. Но может быть, лучше было бы, если бы он грамотно осваивал эти церкви.

 

О религии

Бога нет. Есть материя только. Более сложная, менее сложная. Как у Ленина. Религия не поддается историческому анализу. В мире она возникает и исчезает. Музеи создались тогда, когда умер Бог. Тогда иконы стали препарировать и раскладывать. Мы в морге работаем. Лежит икона раскрытая, повешенная, ободранная. Это убийство! А почему это убийство? А потому, что умер Бог. Склеенный сосуд – это уже не сосуд. Сколько ни собирай, ни пытайся – все, это конец.

А где, кстати, египетские жрецы? Храмы остались, а где жрецы? А где египетская религия? Все ушло. Процесс необратимый.

 

О работниках «культурного морга»

Они делают предписанное Господом дело. Все, убито! Надо препарировать. Надо изучать.

 

О науке

Всякая наука мертва в своей основе. В ней – скука, анализ, накопление фактов, систематизация, – в общем, довольно скучная деятельность нашего мозга. Но это предписано. Таково состояние человечества.

 

О себе

Я, вообще, хулиганствующий безбожник. Не воинствующий, а хулиганствующий.

 

Еще о себе

Я негосударственный человек – я говорю то, что думаю.

 

Часть III

Из бесед В.В.Кавельмахера с С.В.Заграевским в 2001–2003 годах

 

Я – чернорабочий истории архитектуры.

 

Про конец 1960-х годов:

Перегрузки у нас в Мособлстройреставрации были страшными. Все областные объекты раздали людям с 160-рублевыми окладами, мы ездили, закрывали рабочим процентовки и делали план. Мы не получали премий и не воровали.

 

У Петра митрополита (в Переславле – С.З.) местный архитектор чуть не снес подлинные галереи. Я пил с ним водку и рассказал про галереи. Тот спохватился. А в Больших Вяземах Альтшуллер, Давид и Подъяпольский галереи сломали, их потом восстанавливал Пустовалов.

Все были темными. Когда начинало работать мое поколение, учителя сидели. Авторитетом был неумный Давид.

 

Когда Альтшуллер и Подъяпольский не увидели, что шатер в Острове стоит на приделах, и датировали их более поздним временем, Свешников приехал и выругался матом.

Романов таких ошибок не делал. Такие ошибки делал Некрасов, – а ведь они были с Романовым современниками.

 

Некрасова я ребенком видел на Воркуте – он был среди заключенных, которых водили по городу на работу и с работы, и его лицо мне запомнилось.

 

Некрасов – пустышка. Покрышкина, Романова и Воронина можно сравнить с шахматными фигурами, налитыми свинцом, а этот – пластик. Но если летать, как Некрасов, то все равно сделаешь какие-нибудь находки.

 

Ильина сначала звали на реставрации как консультанта, а потом по тресту прошел негласный приказ – не пускать, так как он крал идеи и не ссылался.

 

Давид был некультурным, не знал историю. Был веселым, но при этом обидчивым. Таким же некультурным был Барановский. Самородки. Барановский не умел писать, про Параскеву Пятницу его заставил написать Грабарь. Зато доносы писал каждый день – а ведь сам отсидел! Чай у него пьешь – а на столе донос. И говорил, говорил...

 

Воронин был вельможен. И на самом деле стоил много, и еще при этом надувался. Вагнер был попроще, демократичнее, ужасно красив и капризен. И писал легко.

 

Вагнеру не могли не дать доктора: лагерник и хороший человек.

 

Барановский действительно привязывал меня к стулу. Я был прикомандированным к нему молодым специалистом и часто уходил, якобы в туалет, – прогуляться, подышать воздухом. А он хотел, чтобы я сидел и чертил, и однажды неожиданно взял толстую веревку и довольно крепко обвязал меня вокруг пояса и привязал к стулу. И я чертил привязанным, пока он не решил, что научил меня усидчивости.

 

Барановский сказал на какой-то конференции: «Зачем вы слушаете Романова? Он же гомосексуалист!»

Подъяпольский – молодец, не побоялся ответить: «Это к делу не относится».

 

Огнев был суперрисовальщиком, как немцы XIX века, и фанатиком-любителем в исследованиях. Ударение надо ставить на первом слоге (сейчас часто говорят «Огнёв» – С.З.).

 

Из реставраторов мало кто писал, только я и Подъяпольский. Много пишут археологи.

 

Трофимов изуродовал Духовскую церковь, как никто не уродовал ничего. Я все хотел написать про это статью, но жалел старика. Ему тогда было за 60, думал написать после его смерти. А он прожил до девяноста, и теперь мне неудобно перед его вдовой. Так и не написал.

 

Старичок-реставратор Новодевичьего монастыря Макаров говорил: «Мое дело сказать, какой кирпич раньше, какой позже, а даты – не мое дело».

 

Кладку мы вынуждены учитывать в отсутствие более достоверной информации. Западу кладку учитывать не надо, у них все документировано.

 

На недоуменный вопрос сына, как родители-атеисты могли его назвать в честь Сергия Радонежского:

Конечно же, тебя назвали в честь не Радонежского, а Подъяпольского, который был молодым профессором и уже тогда звездой.

 

Про С.С.Подъяпольского:

Он никогда не носил в портфеле молоток и зубило.

 

По поводу кандидатской диссертации Б.Л.Альтшуллера:

Он занялся не своим делом.

 

Альтшуллер не сохранил ни одного фрагмента архивольтов закомар в Каменском. Он раскопал и положил рядом, и рабочие все сперли. Закапывать надо!

 

Альтшуллер никогда не фотографировал. Возможно, причина была такой: он придирался к рабочим, не закрывал им процентовки (я в этом смысле был гораздо лояльнее), и рабочие как-то подловили Альтшуллера в раскопе и бросали на него кирпичи. Он закрывался фотоаппаратом. Тот разбился, а новый Альтшуллер так и не купил. Из-за этого почти все результаты его исследований пропали, так как надо было вызывать фотографа, а тот ездил редко.

 

Когда Борис Прокофьевич Дедушенко передатировал собор Петра Митрополита в Высоко-Петровском монастыре (с конца XVII века на начало XVI – С.З.), мы встретились с Подъяпольским. Я спросил: «Как Вы себя чувствуете»? Он ответил: «В известном месте». Я сказал: «Вот где встретились»!

 

По поводу представления С.С.Подъяпольским в учебнике по реставрации кладки московского Успенского собора как целиком состоящей из белокаменных блоков:

Собор Фиораванти полубутовый, заполнен мелким камнем и кирпичом. Но не надо ругать Подъяпольского, все мы тогда бились лбом о стену с элементарными сейчас вещами. Например, не знали, для чего был нужен дьяконник.

Но Подъяпольский не понимал, что в трех малых апсидах Архангельского собора были приделы и перегородки. Понял только я. Подъяпольский не умел читать кладку. Умею я и Макс (М.Б.Чернышев – С.З.). Умел Свешников. Высший пилотаж – читать кладку под штукатуркой.

 

Давид, Альтшуллер и Подъяпольский сели в автобус и поехали смотреть мой объект – Юркино, ничего не сказав мне, ведущему архитектору. Меня там в это время не было. Елена Николаевна (жена С.С.Подъяпольского – С.З.) упала в мой раскоп могилы храмоздателя Голохвастова, и все ее долго вытаскивали. Но в итоге Давид у меня из Юркина ничего не взял, кроме цоколя, – конечно, безо всяких ссылок.

 

Я доказал, что Юркино – не Алевиз. Давид считал, что Алевиз. Как-то я его встретил на станции метро «Пролетарская», он сказал: «Чур меня!» и ушел.

 

Давид не разрешил мне подняться на леса в Симоновом монастыре – прямо так в глаза и сказал: «Нет». Подъяпольский такого себе никогда не позволял.

 

Давид спивался, постоянно носил на бедре флягу с водкой.

 

Альтшуллер был надутый, но тупой. И умный Алешковский ему не возражал.

 

Друзья звали Альтшуллера Бобом, а я с ним всегда был на «вы» – у нас сразу возникла взаимная неприязнь. Подъяпольский был на «ты» только с Альтшуллером, а с остальными, в том числе и со мной, – на «вы».

 

Подъяпольский и Альтшуллер не пили. Вот Давид – да.

 

Дмитрия Петровича Сухова глубоким стариком с опухшими ногами под руки привели на реставрационную площадку Андроникова. Он подошел к храму и сказал: «А это цоколь!». Восторг был полным.

 

По поводу Л.А.Давида, Б.Л.Альтшуллера и С.С.Подъяпольского в контексте реконструкции собора Андроникова монастыря:

Бандитская команда.

 

Давид умер, продолжая пить и приставать к женщинам. Его лучшая работа – Андроников монастырь, на которую его вдохновил Огнев – рано умерший гениальный дилетант. В Андроникове Давид, Альтшуллер и Подъяпольский напутали с барабаном – надо было ставить его не на внутреннее, а на внешнее кольцо. Они ошиблись и с подбарабанными кокошниками, не захотев воспользоваться двумя римейками XVI века – собором Рождественского монастыря и Успенским собором в Старице. Или лучше говорить не «римейки», а «аналоги» или «клоны»? Мы на эту тему даже поссорились с Альтшуллером. А когда я выступил на конференции, что они ошиблись с барабаном, Давид встал и вышел.

 

Гроб Давида на гражданскую панихиду поставили в собор Андроникова монастыря, и последнее, что он видел, – это изуродованный им барабан.

 

Подъяпольский умер и не оставил школы. И Воронин из-за Рыбакова не оставил школы.

 

Балдин хапнул Лавру (стал ведущим архитектором Троице-Сергиевой Лавры – С.З.), брал у попов взятки, делал все, что хотел. Я с ним расквитался в статье про Никоновскую церковь.

 

Когда Балдин защищал докторскую, кто-то, зная, что Балдин собирается защищаться, успел подписать письмо у Брунова о том, что Балдину нельзя давать доктора ни в коем случае. Брунов до защиты уже умер, и получилось письмо с того света. Балдин мгновенно сориентировался и сказал, что ему будет достаточно кандидата. Дали.

 

Когда Вова (друзья почему-то звали Всеволода Петровича Выголова именно так – С.З.) Выголов попал в институт искусствознания к Грабарю, Барановский сразу же написал на него донос. Грабарь на всякий случай Выголова выгнал.

 

В малый раскоп Федорова под Успенским собором (где фрагмент стены притвора – С.З.) мы лазили вместе с Выголовым. Вылезли и попрощались, ничего значимого друг другу не сказав. Потом он написал, а я нет.

 

На вопрос С.В.Заграевского, какие свои открытия В.В.Кавельмахер считает основными:

Все, что связано с колоколами; октагон Иоанна Лествичника; Александрова слобода; Борисоглебский собор в Старице; перекладка сводов Успенского собора (в Москве – С.З.); ранние памятники в Коломне; Пятница на Подоле.

 

Время исследований ушло, теперь церковь копать не даст. Перепроверять информацию невозможно, поэтому все будут опираться на результаты старых раскопок и перевирать их по-всякому. Как тут доказывать свою правоту? Только в общекультурном контексте.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

 

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ «О В.В. КАВЕЛЬМАХЕРЕ»

 

НА ПЕРВУЮ СТРАНИЦУ СТАТЬИ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1: БИБЛИОГРАФИЯ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА

ПРИЛОЖЕНИЕ 2: СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ. НЕМНОГО О МОЕМ ОТЦЕ

ПРИЛОЖЕНИЕ 3: НЕКРОЛОГ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА

ПРИЛОЖЕНИЕ 4: В. В. КАВЕЛЬМАХЕР О СЕБЕ И СОВРЕМЕННИКАХ

ПРИМЕЧАНИЯ